Конунг: Вечный отпуск (СИ) - Страница 95

Даже сраженные точным и сильным ударом, чаще всего умирали, если у врагов была возможность их добить. В остальных случаях, у такого подранка, если его собратья побеждали, были все возможности оклематься. Хорошая кольчуга при этом давала «право на ошибку», и иногда не одно. В тесноте лобового столкновения, броню было нужно еще умудриться пробить. Случаев же, чтобы находящемуся настороже и в строю воину, попали случайной стрелой в глаз или одним ударом смяли в лепешку шлем – можно было пересчитать по пальцам. Обычно подранку или оглушенному, сразу же давали возможность отступить в задние ряды и оказывали помощь. А вот драпающих – да, резали за здорово живешь, и действительно, убивали десятками.

За это время несколько раз крепко досталось и самому землянину. При этом большинство касательных ударов или не пробивающих тычков, он уже перестал даже замечать. Когда же «царапины» получались небезобидными, парень, не мудрствуя лукаво, пользовался браслетом, добытым в Долине некрополей. Поэтому после каждого происшествия на утро вставал, практически невредимым.

Для большинства – это выглядело нормально, - попробуйте в кутерьме разобраться, что за удар пропустил стоящий рядом. Однако постоянно опекавший его Дольф, кажется, стал что-то подозревать. Да и трудно не сделать простого вывода, если на твоих глазах нанимателю ударом булавы явно травмировали плечо, а на следующий день он, как ни в чем не бывало, снова помогает раскачивать таран или ловко орудует тяжелым ростовым щитом, принимая на него стрелы и дротики осажденных. Но вопросов озвучено не было. Не заговаривал об этом и Игорь.

Каждое из семи квадратных звеньев браслета стоило почти два килограмма серебра и узнай хоть кто-то доподлинно, стало бы слишком большим искушением. А так, вроде что-то есть, а вроде и нет. Может быть, у него вообще только одно такое деление-батарейка. Это тоже стоит больше чем вся его броня, но уже не такой и соблазн. Короче тема была непростой, обсуждать ее посреди лагеря было глупо, и Игорь высоко оценил разумность своего телохранителя.

Вообще, за прошедшие дни «на передовой», он отвык засыпать, не зная, что тот сидит где-нибудь рядом. Даже сейчас это помогало по-настоящему расслабиться и полностью отдаться гибким сильным пальцам четырех девушек, которые со смешками и постоянным еле сдерживаемым хихиканьем мяли и терли своего вымученного господина.

Появившись в лагере всего часа два назад, и глядя на их свежие лица, Игорь вдруг остро осознал, что несет от него, скорее всего, как от трупа неделю пролежавшего на жаре. Правда, забравшись в теплую воду и выпив чашу легкого вина, он совершенно поплыл и отмяк душою. Настроенный первоначально довольно игриво, вдруг всем своим существом почувствовал разницу между постоянным ожиданием смерти, и здешний расслабленностью. Казалось бы, расстояние от городского форта до шатра было едва ли в полторы, может быть, две тысячи шагов. Но подходить к нему нужно было с совсем иной мерой.

* * *

Для Труды события последнего месяца остались по-настоящему все еще не понятными. Нападение страшных, покрытых железом воинов на место, в котором она родилась и прожила почти 19 лет, изменили всю ее жизнь, и одновременно – не изменили ничего.

В роду Ирбиса она была рабыней и дочерью рабыни. Воин, ставший ее отцом, после рождения пришел лишь однажды: узнать, что на свет появилась девочка. Сына он мог бы отдать на воспитание двум своим женам, но дочерей хватало и так. Еще одна, от фризской рабыни, была не нужна.

Может быть, он и передумал бы со временем, но на следующий год, так и не побывший ее отцом мужчина, не вернулся из очередного набега. Поэтому долгое время жизнь девочки ни чем не отличалась от судьбы другой малолетней прислуги. Разве что другие матери, оставшись наедине в отведенном им маленьком закутке, не разговаривали со своими детьми на фриза. Слова родного языка слетали с губ матери часто одновременно с такими же тихими слезами.

Тихая и постоянно как будто бы испуганная женщина, в остальное время предпочитала молчать, стараясь не побеспокоить никого. Ни когда за мнимые или настоящие провинности ее наказывала хозяйка. Пожилая, властная женщина с почти мужскими усами, отчего-то невзлюбила молчаливую тихоню. Ни когда кто-то из младших или просто юных членов рода забирал ее на ночь.

Как-то одноногий племянник главы ирбисов, носивший статус лишь чуть выше слуг, пришел пьяным и остался в их закутке. Завернувшись в старую овечью шкуру, полночи девочка слушала ритмичное скрипение их рассохшейся лежанки, но мать и здесь не изменила своей привычке. Она не издала ни звука в ответ на разглагольствования и сопение мужчины.

В последние годы она сильно сдала. Попавшая в плен едва лишь в восемнадцать и умершая, когда Труде исполнилось десять, она давно не привлекала внимания воинов или хозяина. Волосы ее выцвели, взгляд потух, руки сморщились от холодной воды и перебирания грязных клубней. Даже плечи ее искривились от ежедневного вращения тяжелых дисков зернотерки.

В 29 ее не стало, но и умерла она так же, ка и жила - никого не побеспокоив.

Через три года, когда Труда встретила тринадцатую весну, девушка оставалась по-прежнему тонкой и какой-то хрупкой, но однажды на внутренней стороне бедра она увидела кровь. Бессменная прачка неопределенного возраста, тоже была рабыней, но по-своему неплохой женщиной. Истерику испуганной девчонки она прервала благотворным подзатыльником, и в привычной ей грубоватой манере пояснила, что та теперь стала «совсем взрослой», после чего одобрительно похлопала по плечу.